Продолжение

[beloebezmozgloe]

Но это все были цветочки. Самые сочные ягодки кроются во второй главе книги. Здесь автор не только занимается критикой тех или иных представлений, но и формулирует положительные утверждения, и именно в этих утверждениях ярко показывает принципиальное расхождение своих представлений с теми нормативными взглядами, которые выражены Церковью в писаниях ее святых.

По внешности Г-Л обсуждает здесь два вопроса: 1) возможно ли написание иконы с живого подвижника и 2) возможно ли таковое написание с использованием натурщика.

Для начала автор приводит цитату из Трубецкого, относительно которой утверждает, что в ней присутствует некая "неясность логической дедукции" (С. 37). То, что приведенная цитата, по сути, сводится к высказыванию апостола: "плоть и кровь не могут
наследовать Царствия Божия" (1 Кор, 15:50), она не видит, но это и не удивляет - если уж Евангелие, как мы видели, она не читала, то что уж говорить о посланиях апостолов. И то, что она путает кощунство со святотатсвом (С. 37) тоже ничего, кроме желания использовать сильные слова, не особо вдаваясь в их смысл, не раскрывает. А вот дальше попадается интересная фраза: "Ведь икона изображает не плоскую бездуховную внешность, а плоть, просветленную духом, и, кроме того, вместо аутентичного контакта с личностью святого художник войдет в контакт с личностью натурщика, и таким образом икона потеряет весь свой мистический смысл" (С. 37). Здесь опять-таки дана ссылка на общедоступное и общепонятное французское издание Успенского (и опять без конкретной цитаты), но я по своей серости не могу определить в имеющемся у меня русском тексте, где в его книге об этом говорится. Пусть нас не пугает слово "аутентичный" и неизвестно в чем заключающаяся разница между "аутентичным контактом" со святым при написании иконы традиционным способом и неаутентичным - с натурщиком: употребление данного слова у Г-Л вообще, по всей видимости, лишено какого-то смысла. Чуть дальше мы встретим уже "аутентичный продукт" этого контакта (С. 42) и даже "аутентичную ... проекцию макрокосма в микрокосме" (С. 46) - и все это - об иконе. Гораздо интереснее начальное определение: "икона изображает ... плоть, просветленную духом". Кажется, автор данных слов перепутала икону с иллюстрациями к Бхагавад-Гите в комментариях Брапхупады. Святоотеческое недоразумение богословие (и критикуемый Г-Л Успенский вполне ясно это показывает) говорит о том, что икона изображает ЛИЧНОСТЬ, ИПОСТАСЬ изображенного, а не плоть его, пусть и "просветленную Духом". Г-Л этой разницы совершенно не чувствует, как не чувствует и не понимает уникальности выражения личности через присущую ей внешность. Обвиняя своих оппонентов в дурном мистицизме, оперируя какой-то уфологической терминологией ("контакты", ага), Г-Л спорит не с тем, что есть на деле у критикуемых ею авторов, а с тем, что ей там привиделось. Ну где у Успенского говорится о "мистическом смысле" иконы и "аутентичных контактах"?
Дальше больше. Г-Л приступает к обсуждению первого из своих вопросов: можно ли писать иконы с еще живущего подвижника. Ответ ее оппонента (все того же Успенского) отрицательный - таковое действие является предвосхищением Божьего суда: и люди могут ошибаться в оценке той или иной личности, и человек, пока он жив, может пасть с достигнутых высот. Но этого мало. Сама Г-Л признает, что "хорошо известно, что Церковь ... не признает иконами фотографии и не помещает их в этом качестве в храмах... Не стали иконами и известные живописные портреты Серафима Саровского или Иоанна Кронштадтского..." (С. 38). Казалось бы, для церковного человека здесь и сам вопрос должен был бы закрываться - Церковь сформировала свое отношение к данному вопросу, однако что для светски мыслящего искусствоведа (пусть даже и пишущего еще и иконы) авторитет Церкви? Г-Л желает-таки обосновать возможность такового иконописания. Чем же она аргументирует таковую свою позицию?
1. Ссылка на предание о написании Лукой образа Богоматери при Ее жизни. Как кажется, это сильный аргумент, но это только кажется. Очевидно, что это предание дает гораздо больше вопросов, чем ответов. Кроме самого факта такового действия Луки оно практически ничего более не сообщает. В чем была цель Луки? Сколько-таки он написал образов? Обладали ли они портретным сходством с Марией (момент, на котором в дальнейшем тексте Г-Л ставит усиленный акцент)? Каково было отношение Церкви к данному факту? Использовались ли эти (если их было несколько) портреты "для молитвенного сосредоточения" (см. выше определение, данное Г-Л иконе)? Каково вообще происхождение этого предания? Ни одного ответа нет. Следовательно, использование данного предания в качестве аргумента весьма и весьма слабо.
2. Цитата из жизнеописания Константина Великого (взятая из Иоанна Дамаскина): подданные императора "чествовали его и умершего, совершенно так, как если бы он был жив, посвящением ему изображений" (С. 39). Однако этот аргумент еще слабее, чем предыдущий: ниоткуда не видно, каково было, опять-таки, отношение Церкви к данным изображениям, характерным для культа императора и во вполне языческий период империи, являлись ли они иконами ("использовались ли для молитвенного сосредоточения") или остались частным делом группы лиц-почитателей Константина. Ну и если (допустим) перед этими изображениями, действительно, кто-то молился, надо ли понимать, что это происходило не только по смерти императора, но и при жизни его (ведь сказано, что чествовали его подданные "совершенно так, как если бы он был жив")? И если да - насколько православно такое отношение? В общем, аргумент этот еще слабее предыдущего.

3. Дальше автор рассуждает о том, что все фигуры, имеющиеся на дошедших до нас иконах стилистически идентичны, образы прославленных святых в этом смысле ничем не отличаются от тех, о чьем спасении Церкви не открыто. Совершенно непонятно, каким образом это является аргументом в пользу того, что иконы (образ "для молитвенного сосредоточения") допустимо писать с живого спасающегося. Можно вспомнить (и непонятно, почему автор этого не делает), что у нас имеются даже и изображения подобного типа (о которых автор утверждает, что это "прижизненные портреты" (С.40)), где изображенный снабжен даже и нимбом: многократно обсуждавшееся изображение Ивана Грозного в Кремле - на поставленный вопрос о прославлении этого человека Церковь в лице почившего патриарха прямо ответила отрицательно. Здесь всплывает другой вопрос - каков вообще критерий допустимости/недопустимости тех или иных действий при иконописании? Критикуемые Г-Л авторы (особенно Успенский) так или иначе пытались вывести эти критерии из богословского подхода, свойственного отцам Церкви (удачно или нет, можно рассуждать), Г-Л же, отвергнув таковой подход как "недоразумение" остается либо опираться на то, что "так бывало в истории" (а как известно, при желании в истории можно найти примеры практически вообще чему угодно), либо просто аргументировать в стиле "нравится/не нравится". В общем-то, оба варианта мы в данной книге наблюдаем. Мне же лично ближе подход, который я вижу у Иоанна Дамаскина с Федором Студитом. И у Успенского такожде.